Поэмы Ф.Онгарсыновой

АЛМАЗНЫЙ КЛИНОК  

Три встречи с Махамбетом

              Поэма

       Встреча первая

«Земной ваш мир без нас удобен.

Я — бред, но я правдоподобен,

к тебе лечу. Я — дух! Я — прах!

И ты, спокойная, уснула?!

Не ты ль изобразить дерзнула

полдневный жар, полночный мрак?

Ты поступила безоглядно,

горячность юности наглядна.

От светоносных миражей —

такая дерзкая примета

 свергать неоспоримость света

и в солнце признавать мишень.

Потомок, пьяный вдохновеньем!

Мир не дает отдохновенья.

Я предок твой — прими меня.

Загробный дух мой пронесется,

как прежде бегом иноходца

промчалась молодость моя.

Мое копье с врагом казахов

сшибалось. Я не ведал страхов,

облитый солнца кипятком,

на битву поднимался рано

и остужал на теле раны

холодным лунным молоком.

Жизнь стала боевым походом.

Мы истекали кровью, потом...

Не вскинешь сомкнутых ресниц

 посередине долгой ночи,

 а жизнь была куда короче,

 чем проблеск розовых зарниц.

Ночь навалилась тьмой гигантской,

как будто нынче хан кокандский

взял данью звезды и луну.

Ты спишь, потомок, безмятежен,

 и, значит, дух мой безутешен,—

я вижу в том свою вину.

Виной всему моя холодность:

и бледная не дремлет подлость —

нож над тобой занес порок.

Порыв и гнев пройдут в итоге.

Ты счастлива в спокойном доме?!

 Запнулся я о твой порог.

Ты спишь? Спит совесть — долг поэта,

честь сладко дремлет до рассвета...

Тебя забвенье закогтит,

и я из желтых недр не встану,

а пламя гнева Мангыстау *

свет памяти испепелит.

Клинка алмазного блистанье,

свобода, слава, честь, восстанье —

вот заклинанья бунтаря,

и мы в стремлении горячем,

какой конец нам предназначен,

не думаем, душой горя.

Зачем же, силы экономя,

поверженная, спишь в истоме,

 и где завещанный мятеж?

Ведь битвы боевые клики

 заветами священной книги

 входили в арсенал надежд.

Зачем иссякли звуки песен

 и оскудело поднебесье?

Я знамя гимна распростер.

Предотвращает слово беды,

 как вдохновляет на победы

в ночь сбора сложенный костер.

Слова, срываясь жеребцами,

должны нестись по свету сами,

чтобы потомство всколыхнуть.

Сон прогони от глаз, послушай,

в родной народ вложи всю душу,

чтоб страстью разрывало грудь.

Брось поэтические бредни

о счастье, о любви последней,

познай другого слова власть,

что может сдвинуть мирозданье,

 как на любовное свиданье,

на гибель верную послать.

Поэт — посланник знойной выси

из сердца искры гнева высек,

 и сам, как солнце, одинок.

Не поднятый,

                        и паутины

 меч не сечет. Но мне светила

 мечта, и звал меня клинок.

Не для героев многословья,

объятых леностью воловьей,

отточенный клинок стиха;

что: ни строка, то лишний мусор,

и негде приютиться музам:

все — тлен, невзрачность и труха.

И водянистой жидкой смесью

не опьяняют эти песни,

как — муторный и серый прах.

Зачем среди пирушки шумной

 назойливо «люблю безумно»

они твердят в своих стихах,

когда любовью и безумьем

их обнесли?

Каким раздумьем

должна судьба атаковать?

Их, крепко спящих, безучастных

к судьбе обиженных, несчастных?

Как сон вне долга разорвать?

Потомок мой, твоя стыдливость —

порок в борьбе

                           за справедливость,—

страшись народного суда.

Идя тропой своей пологой,

истоки истины глубокой

ты не откроешь никогда.

Слова, родившись без горенья,

творца позорят и творенье.

А если назвался «поэт»,

путем достоинства сурово

 иди с клинком живого слова.

У нас другой дороги нет.

Взгляни в лицо —

                               ты мой наследник.

Тогда меня из сил последних нес конь —

                                                                 единственный мой друг.

Был загнан мною иноходец...

Сто тысяч на людей охотниц —

страстей —

                                                    мне не связали рук.

Испачканный невинной кровью,

 хан в первый миг не двинул бровью,

им не позор — в позоре жить:

жен из гарема, самых близких,

 он отрядил, чтоб стлались низко,

меня пытаясь ублажить.

Но надо мной самодовольство,

когтить людей имея свойство,

 свою не распростерло власть —

ведь в очаге моем горела

 и в казане моем кипела

свободы яростная страсть.

Я пил ее, не мог напиться,

я с Темнотой мечтал сразиться —

под голову взамен седла

клал Ненависть и укрывался

лишь Гневом, в бой чуть свет срывался

и сжег Тщеславие дотла.

Когда лучи Шолпан * блистали,

ее взамен булатной стали

для наконечника копья

готов я был похитить с неба.

Скорее небо станет слепо,

чем славой ослепят меня.

В твоих стихах, как звезд алмазы,

рассыпаны созвездья-фразы,

но остальное — тайна тьмы.

Не овладеешь белым светом,

исчезнешь с гимном непропетым —

ты спишь, и отступили мы.

Волшебник-сон с коварной лаской...

Поэт! Перо — клинок дамасский,

посмертный голос мой лови,

достойным стань того оружья,

и, словом укрепляя душу,

ты силу духа всем яви.

Покой достался погребенным,

иди на помощь обреченным,

чтоб за тобою — равный нам,

пришел, прорвав заслон потемок,

неуспокоенный потомок —

гроза бездарным шептунам.

А нынче для тебя укором

обыденность великим хором

вступила, заглушая клич.

О молния преображенья,

лица спокойным выраженьем

 действительность не обезличь!

Ты на меня глядишь с опаской,

 с клинком пришел к тебе, не с лаской.

 Я — песни неуемный дух.

Наследники народной славы

забвеньем не чинят расправы.

Огонь мой в сердце не потух.

Я был борец, я не смирялся

и перед сильным не склонялся.

Послушай старшего завет:

живи бессонным вдохновеньем.

Я был предвестником, знаменьем.

«Прощай!»

                     — А имя?

                                   — «Махамбет!»

Сверкала кольцами кольчуга,

 и жажда оживленья чуда

 мне стала вдруг, как день, ясна.

 Вот так мечты мои сбывались,

 но конь и всадник удалялись

 и вышли за пределы сна.

Проснулась в страхе и смятенье,

не мог он быть случайной тенью —

он мне ответил на вопрос.

Единственным клинком на свете

 ночной скиталец в сердце метил —

спокойствие мое унес.

Твой клич победный небу слышен,

ты славой боя был возвышен,

 как жаль, что рано рассвело!

О, прежней жизни прегрешенья!

Нет неповинным утешенья,

и вдохновенье тяжело!

АЛМАЗНЫЙ КЛИНОК                                   

Три встречи с Махамбетом

              Поэма

      Встреча вторая

Жизнь — это просто праздник шумный,

роняю дружеские шутки,

напропалую веселюсь.

Среди обычных день весенний

меня укрыл своею сенью,

и безмятежно я смеюсь.

                              И мне сегодня каждый встречный

                              так дорог, точно друг сердечный.

                              Покой всю землю охватил.

                              Все листья без осенних крапин,

                              нет ни ударов, ни царапин —

                              у океана жизни — штиль.

                              Покой нарушится едва ли.

                              А как того пришельца звали?

                              О боже! Это — наяву:

                              конь возбужден, и шерсть лоснится,

                              и в страхе умолкают птицы,

                              и я тяжелый сон зову.

                              Растаял безмятежный праздник.

                              Ясней, чем солнце, легкий всадник,

                              и с ним померкла ясность дня.

                              До черной мглы сгустился воздух,

                              стальных копыт железный постук

                              к себе самой вернул меня.

                             «Ты тратишь время среди пира,

                             клинок алмазный, точно лира,

                             от предков просится к живым.

                             Взять — твердость рук нужна и нежность.

                             Тебя же скоро безмятежность

                            сразит ударом ножевым.

                             Судьбу из рук своих роняешь,

                             то неповинных обвиняешь,

                             то не узнаешь подлеца;

                             простился я, чтоб вновь присниться,

                             пришел тоскою поделиться,

                             дослушай повесть до конца.

                             Я обречен быть одиноким,

                             а прежде помыслом высоким

                             я связан был и был храним,

                             как будто огражденный кругом,

                             единственным в той жизни другом,

                             но ангел смерти взмыл над ним.

                             И все дороги удлинились,

                             в степях колодцы обвалились,

                             казался бесконечным путь.

                             Я сам с собой вступал в раздоры,

                             и проклинал степи просторы

                             и захотел навек уснуть,

                             чтоб прекратить свои скитанья.

                             Мы, точно хлеб, делили тайны.

                             Мой друг погибший Исатай

                             был неподвластен переменам,

                             учил: народу непременно

                             полдневный жар души отдай!

                              Не ведал я такого жара

                              до смерти друга. Солнце шаром

                              в дорожную спускалось пыль,

                              меня лучами не касалось,

                              вокруг все умерло, казалось,
                              но я запомнил нашу быль.

                            Батыр без страха и упрека —

                            мой Исатай ушел до срока...

                            Примером был для храбрецов.

                            Потомок вечного горенья,

                            окатывал он льдом презренья

                            подобострастие льстецов.

                            Но, обреченный жить в печали,

                            я помнил, кони нас умчали,

                            и в жилах закипала кровь.

                            Теперь не кровь кипит по жилам,

                            но горе. Тьмою окружило

                            мою опору и любовь.

                            Забыть... Забыться есть ли средство

                            Он не был мне ни другом детства,

                            ни сыном матери моей.

                            Да, не был он мне кровным братом,

                            но, дружбе отдаваясь свято,

                            он был мне матери родней.

                            Любил казахские преданья

                            и мог народное страданье

                            в одной своей душе вместить,

                            и вихрем на врага помчаться.

                            Он был готов нехватку счастья

                            своею кровью возместить.

                            Свободы пламенным дозором

                            стоял, а рабство звал позором.

                            От первого пожатья рук,

                            от первого прямого взгляда,

                            я был готов на муки ада,

                            чтоб оградить его от мук.

                             Мед радости и соль несчастья

                             на равные делили части.

                             Я для него нашел слова.

                             Конь-время травкой не прельстится

                             я с другом не успел проститься,

                             всех ангел горя заковал.

                             Когда тоской отшибло руки,

                             враги змеей пустили слухи,

                             что духом слабый Махамбет,

                             не пережив такой утраты,

                             теперь сбежит, как виноватый,

                             подальше от народных бед.

                             Хоть горе душу вынимало,

                            душа во мне не умирала,

                            я думал только об одном:

                            чего теперь ни испытаю!

                            Не брошу дело Исатая —

                            нет права жить с таким клеймом.

                           Я в друге черпал вдохновенье.

                           Он умер. С этого мгновенья

                           душа моя вошла в зенит.

                           Я клятву дал: его заветы

                           клинком вписать в пространство света —

                           стих кличем грозным прозвенит.

                          Луной в межгорбье перевала

                          другая доля выплывала,

                          но зло коварное не спит.

                          Заря для новых поколений

                          взошла. Борьбы народной гений

                          своим народом не забыт.

                          Но степь — заступница былая —

                          вас усыпляет, застилает

                          голубизною дня глаза,

                          и жизни истина в забвенье.

                          Теперь поют о поколенье

                          непризванные голоса.

                          И вы, притворной чести рады,

                          не видите: за то награды,

                          что не раскрыли подлеца.

                          Чуть отступаешься в сомненье,

                          сто подхалимов льют презренье —

                          поймешь их дружбу до конца.

                          И в помощи тебе откажут,

                          и пальцем на тебя покажут.

                          Колчаны полны у мещан.

                          Как только выйдет даровитый,

                          разят стрелою ядовитой,

                          как Тулегена — Бекежан .

                          Ты чти богатство, глупость, жадность,

                          не смей опережать бездарность —

                          у них хранится про запас

                          ложь, клевета, донос, бесчестье,

                          и ненависть, и пуля мести —

                          с таланта не спускают глаз.

                         Но одолеешь вероломство,

                         и благодарное потомство

                         поэта голос сохранит.

                         Слова от времени не меркнут.

                         Народа память — зоркий беркут.

                         Народа память, как гранит.

                         Воспой зарю над Мангыстау.

                         Пусть светлых песен дни настанут,

                         и мы словами прежних лет

                         войдем в твой голос добровольно.

                         Нелегок путь, и ранит больно,

                         как меч зазубренный, хребет.

                          Заветы верности и дружбы

                          не избирают путь окружный.

                          В пустыню струйкой родника

                          стих побежит дорогой новой.

                          Пробьет скалу живое слово

                          алмазной крепостью стиха».

                          И снова всадник удалился.

                          Зачем он мне душой излился?

                          Что значит этот странный сон?

                          Что тяжесть исповеди мрачной,

                          когда весенний день прозрачный,

                          как свет, как юность, невесом?

                          И разве так благословляют

                          и без поддержки оставляют

                                                                  избранников?

                          Так смысл вещей

                          реальных с вымыслом схлестнулся,

                          клинок души моей коснулся,

                          остался в сердце след речей.

                          Про серафимов начиталась,

                          «Пророком» пушкинским усталость

                          не снимешь. Этот разговор,

                          оставленный без продолженья,

                          запомнится: он ~ отраженье

                          души, молчавшей до сих пор.

                          И вещий голос Махамбета

                          пришел мне возвестить об этом.

                          Спасибо, щедрая судьба.

                          Поэт и воин, дух мятежный,

                          теперь, мне кажется, я прежде

                          была беспечна и слепа.

                          Я понесу от дома к дому

                          в себе твой голос незнакомый,

                          дух бедный, временем гоним.

                          Пусть степь, небрежная к провидцам,

                          услышит вновь и удивится

                          былым страданиям своим.

                         О дух, отверженный и сирый,

                         утешься, есть в народе силы,

                         и ты — великий человек,

                         национальная святыня.

                         Я — голос твой, и я отныне

                         петь буду твой мятежный век.

                                                         АЛМАЗНЫЙ КЛИНОК

                                                   Три встречи с Махамбетом

                                                                           Поэма

         Встреча третья

«Не спишь? Мысль вспыхнула зарницей,

мне тоже вечным сном не спится,

от размышлений не уйти.

Ночь исповеди бесконечна,

в ваш светлый мир, пока беспечный,

хочу еще хоть раз войти.

Послушай, юность, я — твой прадед,

кто свет зари с утра растратит,

того не настигает шторм

раскаянья и размышленья.

 С таким эпохи обновленья

не жди —

                    толкучка и затор.

А нрав эпохи своеволен:

 один бывает в поле воин.

Эпоха диким жеребцом

 взбрыкнет, и сброшенный наездник

 ползет всю жизнь из сил последних

 с опущенным к земле лицом.

Вам покоряются отныне:

 вода, небесный свод, пустыня,

 вершин непокоренных нет.

 А время как помолодело,

и до всего нам нынче дело,

вам служит даже солнца свет.

Не перешла вам путь поземка,

начала бури голос тонкий

 среди пустыни не будил,

палящий ветер удалился,

 и щедро солнца свет излился,

 свободы свет предвосхитил.

Индийский шелк — над вами небо,

хватает и воды, и хлеба,

пусть счастье светит вам всегда.

Живете вы теперь без страха.

Прозрачна, как слеза Аллаха,

 в колодцах светлая вода.

Живете вы, пожалуй, лучше,

но выбило благополучье

из рук оружие-перо.

И счастье зоркость глаз затмило,

и вам изображенье мило

других времен, других миров.

Заря тобой залюбовалась,

 а ты, счастливая, смеялась,

 и ею любовалась ты.

Но свищут в поле с ятаганом —

бураны, смерчи, ураганы,

 чтоб людям не достичь мечты.

Твой путь почти что бесполезен,

 когда в заемном счастье грезишь.

 В счастливых грезах спрятан смерч.

 Не каждой детской головенки коснулось

счастье —

                     руки тонки,—

 не одолеть болезнь и смерть.

Да, знает наше мирозданье

 немилосердное страданье.

На свете слишком много мест,

 где души сиры и убоги,

и хлеб детей ушел в налоги,

и голод людоедом ест.

Как унизительно недужье

 и в струпьях ржавчины оружье,

коснешься — разлетится в прах.

Твои собратья по планете

и все некормленные дети

сегодня знают только страх.

И если дети не смеются,

 они в сетях эпохи бьются,

Но бьются. Может, хватит сил,

 чтоб выжить? Выжить! Выжить надо!

Такого не представит ада

 и ангел смерти Азраил.

Невинного оклеветали,

 конями умных затоптали

ума лишенные глупцы.

 Не знавший чести изворотлив,

надели маски благородных

 воспитанные подлецы.

Бесстрашного карают страхом,

бессмертного пугают прахом,

а счастье —• горе унесло,

 и честного берут обманом,

пытают ясного туманом,

добро преображают в зло.

Рабы по ноздри в черной влаге

 отчаянья, и нет отваги

злодейский омут перейти.

 Петлей, невольничьим канатом

 захлестнуты,                      

                      и сердце адом

клянется — рвется из груди.

Они мне братья.

 Так же бились

казахи, прежде чем решились

 свинцовой бури страшный вихрь

 в застой безвременный посеять.

 Мятежным голосом и сердцем

мне хочется вселиться в них.

Я острой саблей упокоен,

но как могу я быть спокоен —

 тебе отпущен краткий срок.

Возьми клинок и озаренье,

 и молнию стихотворенья

 метни безжалостно в порок.

Несправедливостей несметно.

 Ребенка бьют —

                               из глаз поэта

слеза.

            Лелей души росток.

Жжет мысль —

                          мудрец нахмурил брови.

 Копье в груди другого —

                                                 крови

из сердца твоего поток.

В придачу к счастью всего мира

 возьми и горе всего мира.

Вселенная — твой кровный дом,

 но не надейся жить без схваток,

 и хоть ни в чем не виновата,

не торопись кричать о том.

Недолгий срок земной подсчитан.

Ты, как ребенок, беззащитна

пред временем. Но не страшись,

 когда сраженный силой слова

 в тебя швырнет противник снова

 и накипь зла, и сплетни слизь.

Есть правда, что непобедима.

 Тропа почти непроходима —

по обе стороны овраг.

Знай Правду — высшее творенье —

 и оградит от смерти время —

земных людей первейший враг.

Я не искал пути короче —

от юрты к юрте в тьме урочищ

за правдою в репьях бредешь.

 Я видел, чем невинней скромник,

 тем злей сановный бай-чиновник.

 С такими правды не найдешь.

Собак на след мой натравляли,

 камнями в спину мне швыряли

 и даже те, о ком домбра

 печальная моя пропела.

Упали слезы в горстку пепла,

как самородки серебра.

Куда от них звала свобода?

Я был печальником народа,

и с ним хотел прожить свой срок.

То гневный голос мой, то нежный,

и оскорбленные надежды

бесследно не ушли в песок.

Тебе открою правду мира:

сухие трещины такыра,

слепящий прах солончака.

Стоишь пред правдой пораженный,

она, как лица прокаженных, уродлива,

 как яд, горька.

Несладко слабому познанье.

Оно ужаснее изгнанья.

Разит ножом из-за угла.

И я, как маятник пространства,—

на вечность романтичных странствий

меня надежда обрекла.

Простерся сон смертельной сенью.

 Мне нет в отечестве спасенья,

в сердцах поэтов мой приют.

Что пепел? Брошено кочевье,

 и нашей горькой песни древней

 на пепелище не поют.

Не мне слагать стихи и песни,

 моя стихия — поднебесье.

А ты, пока есть силы, пой!

Лети в бессмертие за мною,

 не дай связать себя покою.

 Жизнь — это только вечный бой.

Корми, когда лютует голод,

согрей, когда бушует холод,

 в пустыне, в зной,

                                 брось крыльев тень.

Когда отяжелели веки,

ты расстаешься с днем навеки,

 другой назавтра будет день.

Раскрой глаза отважной птицей,

будь дальнозоркою орлицей,

не так я буду одинок.

Сквозь невозвратные мгновенья

пусть строки блещут вдохновеньем

и не иступится клинок!»

-

Умолк поэт и воин! Гений!..

Очнулась я в недоуменье.

 Смертельный вдохновенья вал

уже не кажется опасным,

 и смысл событий, слишком ясный,

вдруг сон вне долга оборвал.

Век вижу взлетов и падений.

У очага ночных видений

кто возлагает на меня

надежду?

                     Возлагают так же

доспехи на бойцов отважных,

 слова — железная броня.

Хочу, смогу идти с тобою,

к последнему готова бою,

несделанного в горле ком.

Я жизнь должна стихом измерить,

как в счастье, в стих должны поверить.

Дай руку! Будь проводником!