Природа в поэзии Ф.Онгарсыновой

 * * *
С землей степи стихи мои в родстве —
плывут по горизонту цепью горной,
все звуки, шелестящие в листве,

                                            в песке,
в печали или в торжестве
мое изобразить пытались горло.

Как просто плакать над своей судьбой,
как хорошо любить весь мир взаимно,
как тяжко одиночества рабой
брести по мокрым улицам домой,
шепча ушедшего обугленное имя.

       
От бездны мать и дети берегут.
Я одиночества, горчайшего на свете,

не пожелаю лютому врагу.
Но дни бегут, бессчетные, бегут:
мать умерла, и не родились дети.

А к матери со всех концов степи
шли люди, как паломники к святому...

Приказываю я себе —

                                      терпи,
свою тоску надеждою скрепи,

не дай разрушиться земле и дому.

Я сочиняю, я даю совет,
душою никогда не покривила.
С людьми одолеваем сотни бед.
Прорезался сквозь небо новый свет.
Я жизнь, наполненную риском, полюбила.

                                           СТЕПЬ

                               Ревет, как лев,

                               и плачет, как зегзица,

                               чертополохов поднимает рать,

                               колышется, колдует и грозится

                               и все-таки...

                               напоминает мать.

                               Один чудак, печалью обойденный,

                               не различит степи скорбящий лик,—

                               готова я всеночно и поденно

                               стоять у ног твоих,

                               бежать на крик.

                               Ни лаской ты не балуешь, ни криком,

                               но ребра ломит от любви к тебе.

                               Единственною Матерью Великой

                               ты стала наконец в моей судьбе.

                               ЛЕТО

Не выспавшись, летняя ночь от рассвета

 бежала, как жулик, накрытый врасплох.

С земли одеяло тьмы спало, и следом

 у птиц начинается переполох.

Красавица ива — распущены косы,

а ветер чуть слышный несет аромат

 чужого секрета, и солнце пьет росы

 и речка смеется, и берег ей рад.

Подножье утеса в цветах, как на праздник,

вершина в снегах, но бежит вкось и вкривь

 веселый ручей, говорливый проказник,

и... прыгнул с вершины, утес разорив.

Пушистыми травами берег застелен,

 о камни ведро еле слышно звенит.

Природа и люди не помнят метелей,

 когда ненаглядное солнце пьянит.

КАСПИЙ И ПУСТЫНЯ

Впился совиный глаз луны

в прибрежные барханы и буруны —

не отличает моря от песка.

Изгибы берега песком занесены,

барханы в гребешках и волны тонкорунны,

а прорезь в туче чересчур узка.

Смерч, как волчок, рукою урагана

запущен: натыкаясь на весь свет,

он вертится и вдруг нащупал войлок,

и месит юрту лапой великана,

не домесил, отпрыгнул, сдунул след,

теперь бархан ему — корабль,

                                               пустыня — волок.

Стихию в юрте люди переждут,

собака спит — мудрец четвероногий,

 и дремлет соли привкус на губах,

пока солончаки свой счет ведут:

что в море выпало, что всходит на дороге,

что потом выступит через рядно рубах.

Совиный глаз луны обломком тусклым

скрывается за первый горизонт,—

из дебрей шума выползает дрема,

но солнца свет по всем тропинкам, спускам

спешит, спешит...

                             Теперь какой уж сон?

Стихии обе отступились с ревом.

И ясно виден синий моря цвет,

желтеют дюны берега, как дыни,

и солнце, в юрту забежав за мной,

поет светясь:

                      — Не спи! Покоя нет,

когда живешь меж морем и пустыней,

и зноем пахнет влага, влагой — зной!

ВЕСНА

Только первый шаг весны,

слабый, нежный, чутко-робкий,

дальше — с горки на санях

 покатилось время года.

От цветов холмы красны,

не видны дороги-тропки,

и цветет во весь размах

обалдевшая природа.

Женщина у белой юрты

раздувает самовар

 старым черным голенищем.

Разрастается дымок.

Ветер, что котенок юркий,—

будто бы живая тварь —

 заигрался и дымище

в нашу юрту приволок.

Народившийся ягненок

блеет на ухо заре,

и за ним другой и третий

появляются на свет.

У весны так голос звонок:

«Все на голос мой! Скорей!»

В радужном, радушном свете

затерялся теплый след.

Tак она благословляет.

Я пылаю от весны:

то заплачу, то ликую...

Как весь мир не полюбить?!

Аромат в степи гуляет,

и росинки так вкусны,

 что одну весну такую

 за сто лет не позабыть.

ВЕРБЛЮЖЬЯ КОЛЮЧКА

В пустыне обещана встреча с верблюжьей колючкой.

Пока в разысканье судьбы мы по небу витали,

 колючкой живой любовались, как долею лучшей,

 поэт и философ,

чабан и паломник-скиталец.

Пустыня течет, точно время в песочных часах,—

 в обход, по холмам караванные вьются дороги;

 здесь жизнь умещается в редких колючих кустах,—

расставив иголки, торчат на пути недотроги.

Не то что три пальмы —

                                    одной не найдешь днем с огнем,

лишь немилосердные стебли верблюжьего корма.

Наколемся взглядом на них

                                           и опять оживем,

припомнив их бледные многометровые корни.

И праздно, и звездно раскинувшись над головой,

пустынное небо песок равнодушьем оспорит.

Душа вдруг взъершится, цепляясь за стебель живой,

который от жажды цветенья такыры  пропорет.

Цветущей колючкой торчу у ветров на пути,

как стебель шершавый, цепляясь корнями за землю.

Мне хочется тоже из недр многожильной расти:

в песках горемычных и вечных бессмертие — зелень.

* * *

Путь пробежал через холмы.

 В отбеленных тысячелетьем

 песках — старинные мечети,

и вдруг асфальт черней смолы.

Земля разделена давно —

дороге черной суждено

соединить ее в одно.

Вдали у моря на груди

уснуло небо, как влюбленный,

как будто это раскаленный

мираж простерся впереди.

Белеет купол минарета,

бежит дорога сквозь песок,

сближая запад и восток.

Мне выпал жребий видеть это.

В пустыне сад, дома стоят —

я вижу землю возрожденной,

и с песнею новорожденной

здесь волны моря говорят.

АЛМА-АТА

Белоснежные покровы садов

из снежинок состоят — не цветов.

Наизусть твержу: земля, как весна,

и по улицам кружу ночь без сна.

Городские замигали огни,

с этим городом роднят меня дни,

а ночами он как будто другой...

Каждый стебель изогнулся дугой

и качается, звеня и смеясь,

и приветствует меня не таясь.

В темных окнах тишина до утра,

эта юная зима так мудра.

Освежился блеклой осени вид,

снег, как лампочка, на ветке горит.

На нетронутой тропинке в саду

жить по-новому клянусь и иду.

            * * * 

Степь от края и до края

ночь приготовляет к сну,

столб из дыма подпирает

 в своде яркую луну.

Теплотой редчайшей дышит

 ветреная сторона,

ветер травы не колышет,

не пугает тишина.

Темнота спустилась с кручи

и заткала окоем,

тянет горьким и тягучим —

 мы настой полынный пьем.

И весенним ожиданьем

миру хочется помочь,

самым лунным мирозданьем

очаровывает ночь.

Полнолунная хозяйка

и вокруг уют, теплынь.

Вот постель моя — лужайка,

вот под голову полынь.

 * * *

Пески текут водой —

                                  не виден след,

 стада барханов по степи кочуют;

разбойный ветер, жертву в нас почуяв

сечет наотмашь в довершенье бед.

Сошли пески, подобные горам,

над головою тучи будто гири,

до самых недр полопались такыры,

 наскакивают дюны на буран.

А туча, будто человек орет —

нет глаз, лица —

                       бездонно и утробно.

Пытают?!

Там выламывают ребра?

Мне состраданье раздирает рот.

Суставы неба дряхлого хрустят,

 из медных молний завязалась сеча.

Грозой всю степь бесслезную калеча,

 стихии вечность извести хотят.

И все-таки мы будем бушевать

в своих страстях

 в последний день,

                                как в первый —

степной грозой натянутые нервы

житейским завихреньям не порвать.

ЗИМА

Вдруг жернов дней

солнцеворот

на зиму повернул,

и холод травы в первый лед

вковать не преминул.

Сгустился ветер на седле —

теперь он сам джигит,

и снег летит, но не к земле —

все мимо норовит.

Песок, что адская зола,

 не принимает снег,—

шуршит живущий без угла,

 летящий без помех.

Но даже ветер не утих,

еще сидит верхом.

От пуха лебедей седых

 белым-бело кругом.

Как пред отсутствием любви

 все беззащитны мы,

так беззащитен человек

перед лицом зимы.

До солнца, до весны даров

мысль о тепле гони.

— Будь счастлива!

                                — А ты — здоров

— Да-да! Звони!

                           — Звони!

Но только лед об лед звенит,

 капели крепко спят,

и поднялась тоска в зенит,

 снега глаза слепят.
     (Перевод с казахского Т.Фроловской)




РАЗМЫШЛЕНИЯ НА МЕДЕО

I

На земле порой споткнется, 
Кто привык плясать в седле.
Здесь не то что по земле, 
Да еще на иноходце - 
Мчатся, как навеселе – 
Ни один не обернется.
Красотой опьянена:
Горы. 
Высь. 
Ущелья - в блеске!
Ледяная красота. 
Ледяная тишина. 
Солнце вспыхнет, 
Как на фреске! 
До него - рукой подать. 
Кружит радужная гладь – 
Зеркала и Зазеркалье. 
Так несет, что благодать, -
Ни унынья, ни печали, 
Можно голову сломать! 
И в попытке не отстать, 
Помни, жалкий новичок:
У катка - закон суровый, 
И не старый, и не новый. 
Жизнь- 
Блистательный каток:
Здесь тебя сшибают с ног,
Лишь замешкайся,
Попробуй,
На железке бестолковой
Со змеиный язычок.
Что ж, пожалуй, справедливо:
Скорость
Требует отрыва -
Жизнь -
Блистательный каток.
Не надейся на подпорки -
Не возьмут под локоток,
Если станешь поперек,
Тех, кто следом терпеливо,
Перекручивая мышцы,
За витком вершит виток.
Жизнь -
Блистательный каток!
А Медео - жесткий свисток.
Солнца, льда и неба слиток.
Жизнь промчится -
Не в убыток:
Состязанья вдох и выдох 
Вышло время испытать. 
Начинают - не с попыток, 
Чтобы первым быть подстать.

II

Да, жизнь- 
Блистательный каток,
Пока не ступится конек...
Скольжу неспешно,
Боязливо.
И слышу шепот позади:
«Не подскользнись...
Ты так красива-
Не поскользнись, не упади».
Но в жизни
Сделалось иначе.
И в ледяной тоске я плачу.
И вот приехала сюда,
Где светит ревностно,
Как прежде,
Мне заилийская звезда,
Где жили мы в одной надежде -
Не разлучаться никогда.
И слышу шепот ледяной
За одинокою спиной...
Я к самой кромке перевала
Взошла.
Овеял ветер лоб.
«Спаси меня!» -
Я заклинала.
Всю душу вытряс мне озноб.
Я к бездне руки простирала,
Свою беспомощность кляня.
Твоей улыбки не узнала,
Когда ты шел
Столкнуть меня.
Прошла любовь, как небылица,
Ты звал меня
Степною птицей.
Степным
Неслыханным цветком.
Теперь любовь моя таится
В слепом беспамятстве твоем.
Любовь,
Доверчивей младенца,
Тебе кричала:
«Пощади!»
Но нет безжалостней судьи, 
Чем переменчивое сердце. 
Судьбе, попробуй, угоди... 
И я, не угождая, вышла 
На ослепительный каток, 
Так боязливо 
И неслышно,
Коньком цепляясь за конек. 
Я - осторожная бегунья. 
Я помню скорости безумье. 
Ты мне подняться не помог.

III
Дух затмится высотой,
Содрогнешься от простора.
Горы учат красотой.
И свободе учат горы,
Алатау - дом родной.
Мчусь по глади ледяной,
Синей,
Солнечной,
Слепящей.
И глотаю летний зной,
Опьяняясь тишиной -
В жизни нет напитка слаще.
Жизнь -
Блистательный каток.
Я взлетела.
Ты - не смог.
Я бегу по синей глади,
На завистников не глядя,
Жизнь -
Блистательный каток.
Я, как крошечная долька
Алатау,
Гор моих.
Как не выскользнула только
Из ладоней ледяных!
Так несет меня лавина -
Наважденье бытия.
И мерещится, что я
На себе несу вершины
В поднебесные края!

(Перевод с казахского Б.Авсарова)